раскрывая весь цвет свой и вкус, чтобы улечься на дно и уснуть, отдав себя полностью. Возможно, это мирное упокоение, расслабленное созерцание мира над твоей головой, впитавшего твою душу и ставшего лучше от этого, и есть идеальная аллегория счастливо прожитой жизни.
Капюшон спортивной куртки спал с головы спортсменки, и совершенно не приспособленные к насыщению ликры волосы мотались от плеча к плечу при каждом стремительном ее шаге.
Одна в темноте давно наступившего вечера, под крупными пушистыми хлопьями снега, медленно устилавшими только что убранную дорожку, она все бежала и бежала для каких-то понятных ей одной целей. Глядя на нее, я думал о том, что мир-чай сейчас необыкновенно темен и одинок. Что он останется стоять на столе невыпитым и в нем заведутся чайные чертики.
Паренек-курьер, доставивший меня из кафе, все это время ждал меня на пустом сиденье, чтобы после того, как я закончу с размышлениями, донести до каморки Дейрана. Сидел и пил, чтобы согреться, то, что совершенно искренне считал, бедолага, чаем.
Я смотрел на соперничавшую со всей этой давящей пустотой бегунью и постепенно осознавал, что, возможно, если очень долго вглядываться в проверявшую нас на прочность мглу одиночества, в эту бездну, то жидкость в одноразовом стакане паренька однажды действительно превратится в чай, и это станет днем моего глубокого личного поражения.
И, наверное, это единственное, чего я действительно мог не допустить.
Глава восьмая: про чай
Ночью мне снилась примерно та же картина, которую я наблюдал перед сном. Только вместо холодного бетона парапета, разделяющего верхнюю и нижнюю трибуны, где я, поджимая поочередно лапы, стоял в реальности, греза вознесла меня на мягкую шерсть кота: я восседал на нем – черном, словно само роковое провидение, и смотрел, смотрел и смотрел на то, как тоненький силуэт спортсменки мчится по стадионному овалу так, словно бы это само время несется по циферблату, отсчитывая горести и радости, отведенные нам судьбой, а стадион при этом одновременно был кафе, которое я наконец открыл.
Если бы я сейчас писал роман, представляя себя в качестве лирического героя повествования, то мне явились бы в этом сне туманы Паровых Долин и громады големов-мастеров, работающих там с первородным веществом. В этом сне парящим призраком представилась бы мне Кейрра, чью нижнюю половину лица скрывал респиратор, а развевающиеся механические волосы летели бы нескончаемыми нитями судеб через агатовую толщу чая. Но я не поэт и потому видел лишь то, что видел.
Я проснулся с тяжелым настроением, к тому же не выспавшись, и мысленно отругал себя за то, что в последние несколько суток совсем не дремал днем. Такой график вел приямком к истощению, тем более что нервы мои постоянно подвергались испытаниям, а обычного отдохновения в ароматном напитке не получали, и это следовало решительно исправить.
Ночевал я сегодня в приведенной в должный вид согласно моим требованиям креманке, во всяком случае, я там заснул, но по каким-то, оставшимся у меня в памяти размытыми пятнами, причинам проснулся опять между Дейраном и котом. Последний удрал, как только парень сел на кровати (я к этому времени не счел нужным открыть глаза). Более-менее проснулся я, только когда молодой механоид положил меня назад в креманку и принялся спешно натягивать обувь.
– Который час? – сонно спросил его, полагая, что собственно утро уже закончилось, а паренек, пригревшись о нас с котом, непростительно проспал.
– Пять утра.
– Ты издеваешься? Куда ты собрался в такую рань?
– Эйдераанн позвала, – ответил парень, торопясь обуться, – вы, может, видели ее на стадионе, она часто тренируется вечерами одна.
– Та красавица? – оживился я. – Конечно я ее видел. Она молодец и мне понравилась сразу.
– Ага, я у нее подрабатываю на обслуживании. Хотите со мной? Я познакомлю, если там все хорошо.
Я, несмотря на ранний час, согласился, поскольку действительно хотел бы узнать поближе девушку из собственного сновидения и отчего-то не сомневался, что у нее действительно все нормально и она зовет Дейрана… ну, просто… просто так зовет в пять утра. Чтобы никто не заметил, что он придет.
Вообще, я еще с первого дня здесь решил, что паренек ей нравится. Нужно думать, что именно потому она и наняла его в свою команду… И сейчас позвала по той же причине. Конечно, не из эгоистических побуждений, а только из-за волнения перед стартом, ведь каждому хотелось бы видеть рядом того, кто пусть и односторонне, пусть и без надежды на взаимность, но небезразличен. Даже если она самой себе об этой симпатии до сих пор не совершила доверительного признания.
Мы выбрались в коридор, и Дейран, перейдя на очень быстрый шаг, бросил как бы невзначай, не сумев, однако, за обыденностью реплики скрыть затаенную радость:
– Здорово, что вы остались еще на денек.
– Ну, все при условии, что ты больше не посадишь меня в тесную банку с агрессивным големом. На самом деле, я пообещал драконице, что, по крайней мере, поговорю с Кейррой.
– Да? А мне она об этом не сказала, – улыбнулся Дейран.
– Мы и не проговаривали этого вслух, это понятно из самой ситуации: я ведь не ушел на съемное помещение до сих пор, а значит, тем самым пообещал сделать следующий шаг в этой… – я не нашелся с окончанием фразы немедленно и, задумавшись над ним неожиданно долго, скомкал: – В этой вашей ситуации.
– А что же в ней такого, господин? – удивился Дейран, чем, нужно сказать, польстил мне.
– То, что неясно, чего хочет сама Кейрра, по крайней мере. Я знаю ее только с ваших слов, а в них, откровенно говоря, одно только самодовольство.
– В чем же? Я ведь люблю ее!
– А, – зацепился я за ожидаемую реплику, – как ты попадешь в Паровые Долины? Ты что, настолько хороший механик, что тебя туда возьмут, с руками оторвав? Назначение уже получил с открытой датой отъезда?
– Нет, я…
– Ты вообще об этом думал?
– Нет, я…
– А думал бы, если любил! – пригвоздил я Дейрана, и парень, кажется, обиделся.
– Вы очень… Знаете что? Я бы сказал, что вы не можете столько знать о любви, чтобы говорить такие слова, не разобравшись толком, но я уважаю вас за ваше мастерство чайного дракончика и поэтому ничего не скажу больше, – произнес Дейран неожиданно длинную и поразительно осмысленную речь, чем приятно меня удивил, и, приосанившись, я благосклонно просветил своего юного слушателя:
– Знай же, что любовь – это чай, а я знаю о чае все!
На этой реплике, не
